Был 28. И нет 28. Необычный сегодня день памяти Виктора Цоя. Но вспоминаю я не его, а себя — правильную девочку с длинными волосами под банданой и нескромным псевдонимом Уральская ROCKерша.
Цой появился в моём детстве благодаря старшему брату. Он уже слушал «Кино», а я ещё танцевала в предбаннике под «Руки вверх» и подпевала Ире Ежовой, переживая за её малолеток и королей двора. В классе шестом взялась за ум: завязала с попсой и шансоном, стала слушать русский рок и клянчить у брата гитару на пару аккордов, которые у него же и подсматривала. Потом аккордов стало четыре, и они начали выстраиваться в цоевские песни. Чтобы выучить новую, надо было переписать слова с магнитофона: нескончаемые Стоп — Воспр. — Стоп — Воспр. (тогда же не было интернета). Папин «Романтик» уставал от этих щелчков и часто хрипел не то, что пел Цой. Я писала за ним: «В нашем смехе и в наших слезах — импульсация вен», не будучи уверенной, что есть слово «импульсация». Друзья брата, расставляя аккорды, снисходительно улыбались и правили: «...и в пульсации вен». Они были добры ко мне, хоть и старше на 3-5 лет. Мы каждый вечер пели с ними и другие песни — в школьной агитбригаде. Я прислушивалась к этим пацанам, присматривалась и взрослела, обманывая календари.
Когда стала семиклассницей, брат стал студентом. Он уехал в Магнитку, оставив мне всё нажитое: кассеты групп «Кино», «Чиж и Ко», «ЧайФ», Nautilus Pompilius, «ДДТ» и прочих. И гитару! Мне нужно было ежедневно играть на скрипке, с которой я пробегала в музыкалку до конца своих школьных лет, но я тратила всё свободное и не очень время на гитару. Я не ходила «на улицу», как мои ровесницы, но иногда ко мне приходили друзья брата, ставшие и моими.
Однажды двое из них, которые в лицо звали меня Ленкой, а между собой уркой, потому что в открытках и записках я подписывалась «Уральская ROCKекрша» и ставила что-то типа логотипа, состоящего из двух букв: У и Р. Так вот, однажды мои самые близкие друзья принесли мне то, что я давно просила — аккорды песни «Мои друзья» Цоя. Они высвистели меня ко двору и мы болтали, топчась на снегу. Да, была зима и уже темно. Мимо моего дома шли трое: влюблённая пара и знаменитый своей неадекватностью парень с нежным прозвищем, которое с английского можно перевести как Детка. Последний спросил с дороги, нет ли у нас сигарет. Мои друзья, лет на десять младше него, сухо и правдиво ответили: «Нет». И замолчали, ожидая когда эта компания пройдёт. И тут правильная Ленка вставила своё неправильное: «Ведём здоровый образ жизни!» Детка не разобрал, кто дерзнул его упрекнуть в нездоровье, и вихрем налетел на моих несчастных друзей. Пока его попутчик сообразил, что Детку надо забирать, носы моих товарищей были свёрнуты, рёбра пересчитаны, глаза подсвечены… Я, кажется, впервые видела драку или её подобие, и ничего не делала. Тут я молчала! Надо было хотя бы позвать родителей на помощь, но я им даже не рассказала о случившемся. На следующий день друзей было не узнать. Я думала, они никогда больше не придут к такой тупице как я. Но они пришли, не сразу, но пришли. Они лучшие.
Потом мне исполнилось 13. И в тетради с главным кумиром на обложке среди пожеланий любить и быть любимой, не стараться нравиться тем, кто не нравится тебе, были и пожелания побывать на концертах самых известных отечественных рок-групп и постоять у могилы Виктора Цоя.
Восьмиклассница из меня вышла круче, чем в песне Цоя. Я оказалась в самой рокерской школьно-студенческой компании Тирляна. Под прикрытием я орала песни до поздней ночи и играла на гитаре, пущенной по кругу. Моим прикрытием был старший брат. С ним родители меня отпускали хоть куда. Несмотря на разницу почти в пять лет, мы с братом были в одной компании. Бедный студент, он засыпал на первом попавшемся диване, а я в это время упивалась атмосферой. Потом он просыпался и вёл меня домой. Такие посиделки случались не часто, так как все друзья хорошо учились и были из нормальных семей. Наши родители не только знали нас всех, но и часто сидели допоздна вместе с нами. И тем нас не смущали: мы пели и с родителями, и без них. С годами и пили, но я не могла подвести брата и ограничивалась всегда песнями.
Детская комната, которая теперь стала только моей, обрастала портретами Цоя. Но все они были мелкими, а мне хотелось чего-то монументального. Сначала я вырезала из цветной бумаги солнышко и две рожицы, приклеила их на стену вместе с надписью «Звезда по имени Солнце». Потом, решив, что такие аппликации всё равно не спасут обоев, крупно написала акварелью любимую свою цоевскую цитату: «Смерть — стоит того, чтобы жить, А любовь — стоит того, чтобы ждать». И подпись: «В. Цой». Делала я это, пока родители были на покосе. Они не ожидали от меня такого… Выручил меня тогда мой столичный дядя, который произнёс речь о свободе самовыражения и эстетике настенной живописи. Меня не поругали.
Цитата про смерть и любовь — из песни «Легенда», которую мне с другом разрешили исполнить на большом концерте агитбригады в местном клубе имени Ленина. Первые два куплета я должна была спеть одна, остальные — дуэтом. Пели тогда под синтезатор. Я не уловила нужный темп и запела раза в четыре медленнее. Никто не останавливал, и я медленно и неверно приближалась к третьему куплету и умоляюще смотрела на друга. Он поддержал — вступил в моём темпе. Не знаю, как выдержал это зал, но мы пели «Легенду» 11 минут! Она получилась очень про смерть и про ждать. Это было позорное, но, возможно, самое близкое к тексту её исполнение.
А однажды наш бородатый друг предложил помянуть Виктора Цоя его песнями в школьном дворе. Мы с братом решили пойти. Мама, как обычно, спросила: «Когда вернётесь?» А мы сказали, что ближе к утру. До этого мы всегда в шутку говорили уходя: «К утру ждите». Но на этот раз мы не шутили. Мама себе места не находила, а мы орали песни, пока предрассветная изморозь не разогнала нас по домам. Через год мама уже не волновалась за нас, а мы снова пели песни, теперь в Рабочем саду. Это повторялось несколько лет подряд.
В старших классах я начала изредка ходить на дискотеки. Поначалу тоже с братом. Там я со слабой надеждой на приглашение ждала медленных танцев и с нетерпением чего-нибудь «тяжёленького». Тут уж никого приглашать было не надо — все друзья в секунду слетались в центр зала, заслышав рок, вставали в тесный круг и начинали трясти головами. Мои длинные волосы летали туда-сюда, так что порой я теряла равновесие. Если у кого-то из наших был ДР, ставили Цоя. Наутро нам с братом было нелегко: завтракать приходилось подперев подбородок рукой — мышцы шеи отказывались держать голову. Родители ругали нас, пугали тяжкими последствиями таких танцев, но мы их не слушали.
К 10 классу меня собрал брат. Нет, родители, конечно, купили мне всё необходимое для нормальной школьной жизни. Но из их закупок больше всего мне пригодились чёрные брюки-клёш и чёрная куртка, на которую я сразу нашила цоевское солнышко. Его мне привёз брат. А ещё рюкзак, две банданы, футболку, толстовку, напульсник, браслет и подвеску. На всём этом — Цой. И это стало моей школьной формой. Директор хихикал надо мной, но замечаний круглой отличнице не делал. А мне не надо было ни юбок, ни каблуков, ни влюблённых взглядов ровесников. Для полного счастья мне не хватало косухи, поэтому я безумно завидовала подруге, у которой она была и которая тоже слушала Цоя.
В тот год я сидела за одной партой с парнем, который каждый день ходил в толстовке и с рюкзаком «КиШ». Нам нравилось это сочетание толстовок, и мы называли себя самой крутой партой 10-го Б класса. У него был день рождения 15 августа. Он отмечал его на байк-встрече, которую организовывал наш общий бородатый друг в память о Цое. Одноклассника нет уже семь лет. А Борода так же в августе собирает друзей и поминает теперь не только Цоя.
После школы я поселилась в той же общаге, где прожил пять лет мой брат. Он тогда вернулся в Тирлян учителем. Но гитару дома не застал — я не была столь великодушна и забрала её с собой. Он простил, он мне всё прощает.
Я повесила гитару и постер с Цоем над своей кроватью, обозначив круг интересов. Но интересы стали меняться. Первокурсницей я ещё выбегала в коридор на звук гитары, а потом перестала. Ночных посиделок в Тирляне почти не стало. Я уже не скупала безделушки с цоевским профилем, всё стало другим.
Теперь я и вовсе не беру в руки гитару. Смирилась с тем, что мой голос не редкий, а Цой — слишком прост. Но когда слышу «Маму-анархию» в соседнем дворе, улыбаюсь. Даже если эти отчаянные безголосые парни мешают мне укладывать дочь спать. И «Перемен!» из проезжающих машин, и «Цой жив!» на стенах, и фанерные гитары — это всё приветы из моего детства, весело переходящего в юность. Спасибо Цою за мой нетрудный возраст и брату за вдохновение!