Анна Ивановна Первухина в свои без малого 90 лет уже не помнит того парня, который впервые подарил ей цветы. Но прекрасно помнит, что это были жабреи, сорванные в огороде. Букет ей преподнесли сразу после ее благополучного приземления: у нее не хватило сил погасить парашют, но хватило мужества совершить прыжок тогда, когда никто не решался.
– В 42 году в Тирляне открыли парашютно-десантный клуб. Меня назначили санинструктором, – рассказывает Анна Ивановна. К тому времени она уже окончила медучилище в Белорецке, поработала медсестрой в тирлянской больнице, а с началом войны стала лаборантом. – Вставала в пять утра и шла на аэродром к поликлинике. К девяти часам полеты заканчивались, и я шла в лабораторию. Потом успевала только домой сбегать поесть, и к пяти вечера возвращалась на очередные полеты, которые продолжались иногда до часу ночи. Еще приходилось работать в морге, мы проводили судмедэкспертизу. К нам привозили по пять-шесть трудармейцев… Перед вскрытием дезинфицировали руки сулемой – так я заработала страшную экзему. Так что смерть я видела задолго до фронта, и она мне была уже не страшна.
Но вскрывать парнишку, у которого на ее глазах не сработал парашют, она отказалась наотрез… В тот вечер она за считанные минуты на каблучках домчалась до места падения Виктора Медведкова. Казалось, вот только он, распаренный после бани и потому опоздавший, говорил: «Я полечу первым!» А теперь она уже ничем не могла ему помочь.
– Шлем слетел, сапоги лопнули, часы куда-то улетели... После этого случая никто из ребят не решался прыгать с парашютом. Тогда я тайком, пока родители ушли из дома за саранками, утащила комбинезон брата (он учился в аэроклубе в Белорецке) и уговорила товарища майора разрешить мне прыжок. Он сначала твердил «Ни в коем случае!», но потом сдался. Села в самолет, летим. «Вылезай!» – я вылезла на крыло. «Пошла!» – я и пошла. Меня дернуло, лечу. Приземлилась хорошо. Только парашют не смогла сама погасить – силы нет, лет-то еще мало. Но тут ребята все подбежали, помогли. Тогда и первые цветы подарили. А я переоделась – и в лабораторию. А вечером дома родители мне такое устроили: «Жить надоело? Чего удумала!» Но зато ребята снова стали прыгать с парашютом, и все окончили курсы.
В 43-м Анна Ивановна получила повестку. Почти сразу она оказалась на передовой, и не медсестрой, а радисткой в разведгруппе. В составе третьего Белорусского фронта она пешком прошла всю Восточную Пруссию, весь Кёнигсберг.
– Мы всегда были впереди, поэтому я долго не знала, что такое «катюша». Однажды в каком-то сарае нам устроили баню. Только разделись – такой грохот. Мы чуть ли не голышом выскочили из бани, а это, оказалось, нашу «катюшу» завели. Так и познакомились, – смеется ветеран. – Много позже подошли мы как-то близко-близко к немцам. Смотрим: только встают, в нижнем белье ходят. Мы развернули радиостанцию, а снайпер – раз в нее! Пришлось обратно идти в тылы, километров пять. Идем – «катюши» стоят. Вижу офицера, пригляделась, а это Борис Семенович Лахмостов, двоюродной сестры сын. Кричу: «Борька!» Он подбежал, а разговаривать некогда. Он говорит: «Увидимся!» Но на фронте мы больше не свиделись, только после войны. А тогда направили радиостанцию и обратно пошли.
Сколько лет прошло, а у меня в ушах стоит крик немца, которого наша группа взяла в плен. Он нам починил все немецкие зуммеры. Но в тылы его было вести далеко, а с собой взять не могли. Интересный молодой парень… Он же тоже не виноват был, что нам вести его некуда. Ребята пошли его расстреливать, а я осталась на каких-то нарах. И что интересно, ни один автомат не сработал. Забегают: «Дай твой карабин!» Я говорю: «Вы с автоматами. Чего вам надо?» Уж чем они его там застрелили, я не знаю, а он кричал…
Один раз мы были в разведке, встретились с пехотой. Там был полковник. Я сидела за радиостанцией, вызывала: «Сжатие, сжатие!» Как обстрел начался, все в подвал убежали, а мне радиостанцию бросить нельзя. Увидала шифоньер – и в него. Обстрел закончился, полковник спрашивает: «А где у нас сжатие?» А я из шифоньера: «Вот я!» Но было и не до смеху. Как-то попала под снайпера, когда за водой пошла с солдатским котелком. Вижу: одна, вторая. Я скорее в укрытие. Но без ранений на войне не обошлось. Контузило меня крепко: не слышала, не говорила, рука повисла. В полевом госпитале и суток не была – ребята мои меня забрали, потом заговорила. Мы с ними не раз в шаге от смерти бывали.
Однажды они где-то достали мне шёлковое зелёное платье, туфельки. «Оденься!» – просят, все же меня только в армейской форме видели. Переоделась, выхожу. Ребята любуются, тут был и батя (комбриг), начальник разведки, капитан по машинам. Батя говорит: «Переодеться сейчас же!» Я переоделась, шинель бросила, легла спать. Не помню, успела ли уснуть, но подошел кто-то из ребят: «Батю убило». Мы стояли в карауле, пока батю не отправили в Россию хоронить. А вот куда делся капитан, до сих пор не знаем.
Была я и на гауптвахте, перед окончанием войны. Нас отправили в Латвию. Месяц или больше наш полк стоял на берегу реки, но купаться нам запрещали – «бандеровцы» кругом. Пока командир полка уехал, мы решили все же искупаться. И нас старшина посадил на гауптвахту, даже поясья с нас поснимали. А командир приехал и объявил танцы. А как без девчонок? Нас и отпустили. День Победы мы встретили в Войнодах, в Латвии. А брат мой с войны так и не пришел – пропал без вести. Отец ездил в Уфу, встречался там с корреспондентом, который рассказал, что брат погиб где-то в Харькове, ходил в разведку. Теперь, наверное, его могилу топчут… Страх, что теперь творится, – сдержанно говорит Анна Ивановна.
После войны ей пришел вызов из Кёнигсберга – ждали ее на работу, но родители не отпустили. В 48-м она вышла замуж, уехала в Николаевку. Но после пожара, в котором сгорели все её многочисленные ордена и медали, в том числе «За отвагу», вернулась в Тирлян. Всю трудовую жизнь она, как медик, спасала жизни людей, принимала на свет детей, рождавшихся под мирным небом. Единственного сына она родила 9-го мая, в День Победы. А в прошлом году похоронила его, 9 мая…
Теперь помогает двум внучкам, радуется успехам правнука и сетует на то, что школьники не всегда с ней здороваются. Она ждет приглашения на парад и верит, что соседи, пообещавшие на ее 90-летие устроить бал, свое слово сдержат.
P.S. Этот очерк я написала еще в 2014 году, он был опубликован накануне Дня Победы в газете «Белорецкий рабочий». С 2020 года Анна Ивановна, а иначе её в Тирляне не зовут, принимает парад у своего подъезда: держится просто, но панибратства не терпит. Она теперь единственная в посёлке, кто был на фронте. Наша гордость.